Маска майя - Страница 82

— Я не хочу быть королем, отец, — сказал он Белому Нетопырю, когда в конце дня они остались вдвоем. — Ты, зная меня, должен понять это. Меня никогда не готовили к подобной роли, и мне не нравится решать, что должны делать другие люди. Теперь я знаю, кто были мои родители, но я их не помню, и единственный город, который я считаю своим, — это Караколь.

Халач виник какое-то время молча смотрел на него, размышляя над словами, которые он только что услышал. Жалкое подобие улыбки смягчило черты его лица.

— Конечно же, я тебя хорошо знаю, Балам. Прошло уже много лет, и мы с тобой были рядом каждый день, пока я смотрел, как ты растешь. Я следил за каждым твоим шагом с тем же вниманием, какое я бы уделил собственному сыну, но его у меня никогда не было. И к тебе я относился так же строго, как относился бы к нему. Поэтому я знаю, что ты никогда не отступал, какое бы сложное задание я перед тобой ни ставил, и что ты никогда не останавливаешься на полпути.

Белый Нетопырь положил руки на плечи своего ученика.

— Все случившееся за последние дни настолько невероятно, — продолжал он, — что нам будет тяжело найти этому объяснение. Только боги могут понять это. А их желание, если ты спокойно обдумаешь все, представляется совершенно ясным. Ты должен стать новым королем Наранхо, дорогой сын. Кроме того, я знаю одного человека, — глаза шамана озарила улыбка, — который сумеет существенно упростить твою задачу.

37

Пирамида Клана, древний город майя Караколь, 2001 год

После того как Аугусто Фабрисио обнаружил изображение Чан К’у, им было нетрудно найти глифы, представлявшие каждого из трех богов. Плиты, на которых были высечены эти глифы, находились возле пропасти, разделявшей комнату на две части, и располагались на расстоянии нескольких метров друг от друга. Чан К’у слева, Каб К’у в центре и Ун Симиль справа. В данном случае никто не сомневался, что эти каменные прямоугольники, расположенные на полу, были предназначены для запуска нового механизма, который позволил бы им перейти на другую сторону.

Николь несколько раз попыталась заставить себя сосредоточиться на том, что она делает, поскольку все ее внимание притягивал волшебный объект, внешне хрупкий, от которого ее отделяло десятка два метров. Она подумала, что с такой силой, наверное, пение сирен манило Одиссея. Очарование маски полностью завладело Николь. Ее барабанные перепонки звенели от приглушенного гудения, руки и лицо горели, словно в лихорадке, дыхание участилось. Она с трудом отвела глаза от зеленого сияния маски, которая, казалось, смотрела на нее черными провалами глазниц.

У нее больше не оставалось сомнений в том, что тот, кому удастся положить свои руки на маску, получит неслыханную власть над миром. Он станет богом и, возможно, достигнет бессмертия…

Ги Лаланд тоже был вне себя. Он двигался как робот, в его глазах отражалось безумие. Он все время поворачивал голову то к глифу на полу, освещаемому лампой, то к нефритовой маске, так что она вертелась, как у китайского болванчика. И лишь гватемальский археолог не утратил хотя бы внешних признаков рассудка, несмотря на то что тоже время от времени бросал на маску короткие взгляды.

В конце концов заговорил именно он. Его голос дрожал, видимо, под воздействием гипнотического влияния маски.

— Я полагаю, что каждый из нас должен встать на одну из этих плит. Я не знаю, каков будет результат, но если нам удастся завладеть маской, мы должны помнить, что пришли сюда вместе. Она… порабощает нас.

Как будто в ответ на его слова нефритовая маска усилила свое свечение, которое теперь стало похоже на зеленые вспышки, на что археологи не могли не обратить внимания. Николь снова остро ощутила, что ничто в этом мире не имеет для нее значения, кроме этого таинственного предмета. Аугусто и Ги внезапно показались ей незнакомцами… или, что еще хуже, врагами, от которых ей следовало избавиться. Во взгляде своего соотечественника, в упор направленном на нее, девушка увидела лишь холодную ненависть и высокомерие. Но это не удивило Николь: ее собственный взгляд вряд ли излучал что-либо другое.

Аугусто Фабрисио между тем занимался своим делом, внимательно изучая пол, однако девушка была уверена, что и его поглотила общая напряженная атмосфера.

— Николь, — сказал гватемалец, — стань на Каб К’у, он находится возле тебя. Ты, Ги…

— Я займусь Ун Симилем. — Француз подошел к своему коллеге, разглядывавшему плиту с изображением бога Преисподней. — Мне кажется, мы поладим.

Аугусто Фабрисио пожал плечами и сделал шаг назад, словно стараясь держаться подальше от Ги Лаланда.

— Очень хорошо, — кивнул он, — тогда я останусь с Чан К’у. Если, конечно, ты не хочешь оставить его себе, Николь.

Девушка ответила так сухо, что сама удивилась:

— Мне все равно. Давайте поторопимся.

Все трое заняли места перед большими плитами с изображениями соответствующих богов. Аугусто Фабрисио остался слева, Николь — в центре, а француз — справа. Около шести метров отделяло каждого из них от другого.

— Хорошо, тогда больше не ждем. — Гватемалец говорил нараспев. — Вперед!

Сначала ничего не изменилось, но очень скоро они заметили, как плиты, на которых они стояли, начали опускаться в пол. И уже привычный звук трущихся друг о друга каменных блоков начал заполнять комнату. Николь беспокойно оглядывалась, пытаясь угадать, как именно новый механизм позволит им перейти на другую сторону.

И вот она увидела это, хотя игра теней и света, создаваемая лучами фонарей, не позволяла отличить реальное от воображаемого.